Унинский район Кировской области

Детство

Он родился в пригороде Петрограда, в 30 километрах от северной столицы, в деревне Келози. Был девятым ребёнком в многодетной крестьянской семье. Название деревни происходит от финского слова «kello» - колокол. В этой местности проживали люди разных национальностей: русские и финны в Келози, в соседнем селе Кипени – немцы, на хуторах - эстонцы. В семье Егоровых часто говорили на финском, чтобы знать язык соседей.

 Родители Егор Егорович и Прасковья Михайловна умели читать и писать в объёме двух классов. Жизнь их нельзя назвать лёгкой: сложно прокормить большую семью. Вели своё хозяйство. Покупали только одежду, соль, сахар (он продавался крупными кусками, размером с тыкву, и назывался сахар-«голова»). Чай с ним пили вприкуску, откалывая небольшие куски. Как во всех крестьянских семьях родители приучали детей к труду: жать серпом рожь, овёс, клевер; заготовлять сено; сажать и копать картофель, ухаживать за животными и кормить их. У отца было такое правило: «Вначале накорми животных, потом ешь сам».

Сбылась мечта отца

После окончания семилетки, в 1933 году, А. Егоров поступает в 3-й Ленинградский медицинский техникум. В свободное от учёбы время разгружает вагоны: нужно заработать себе на проживание. После трёхлетнего обучения А. Е. Егоров стал работать фельдшером на торфопредприятии Ириновское в Ленинградской области. Исполнилась мечта отца, он очень хотел, чтобы его сын стал фельдшером. Торфопредприятие находилось между Ленинградом и Ладожским озером. Заготовленный на предприятии торф использовался в городе как топливо. «Нас было два фельдшера: сутки работаем, сутки отдыхаем, вспоминает наш земляк. - До обеда помогаем терапевту, после обеда - хирургу. Вечером и ночью оставались дежурить с санитаркой, оказывали медицинскую помощь всем, кто приходил, или шли на вызов к тяжелобольному на дом. В выходные дни участвовали в работе узких специалистов, они приезжали из Ленинграда.

Во время финской…

«Чувствуя недостаток знаний, я, фельдшер Егоров, поступаю на шести месячные подготовительные курсы, без отрыва от работы, для сдачи вступительных экзаменов в институт. В 1939 году я – первокурсник 2-го Ленинградского медицинского института. В декабре нас вызвали в деканат и предложили отправиться в качестве добровольцев на фронт: началась финская война. Переодели в форму и повезли на Карельский перешеек к месту военных действий. Работали в эвакогоспитале недалеко от линии фронта в городе Териоки (в настоящее время - Зеленогорск) на берегу Финского залива. Зима была очень холодная, поступало много обмороженных. Тяжёлых пострадавших отправляли на лечение в Ленинград. В 1939 году снабжение в Ленинграде было очень хорошим, и для раненых поступали продуктовые посылки с фруктами: апельсинами, мандаринами, лимонами, и шоколадом. Несколько раз до нас долетали финские самолёты, но их бомбы не попали на здание госпиталя. Весь медперсонал проживал в финских домах, хозяева которых покинули свои жилища, ушли в Финляндию.

« Я там был и всё видел!»

 «Конец мая 1941 года. Я - студент второго курса 2-го Ленинградского мединститута. Зачёты за четвёртый семестр и первый экзамен я сдал досрочно. Мне часто приходилось подрабатывать, так как материально помочь было некому. Не теряя времени, сразу отправился на пригородном поезде на Ириновское торфопредприятие, расположенное между Ленинградом и Ладожским озером. До поступления в институт работал там четыре года фельдшером, поэтому меня оформили в считанные минуты. Так начались трудовые будни. В свободное время я шёл к водоёмам, образованным после добычи торфа. Готовясь, к очередному экзамену, загорал и учил конспекты. 22 июня 1941 года. Принял двух пациентов. Затем вышел к водоёму, прилёг и углубился в изучение конспектов. Взглянув вверх, увидел, как два самолёта преследуют друг друга и перестреливаются между собой. «Учения?», - подумал я, ещё не понимая происходящего, и вновь углубился в конспекты. Когда пришёл на медпункт, узнал, что началась война с Германией. Сообщили, что всех студентов немедленно вызывают в институт. Там действительно нас уже ждали. Собрав студентов в лекционном зале, сообщили, что мы должны в течение недели сдать оставшиеся экзамены за четвёртый семестр

. Сдали и тут же приступили к учёбе на третьем курсе. Учили по сжатой программе, фронту требовались медицинские специалисты. Уже на пятый день войны в целях усиления обороны Ленинграда стало формироваться народное ополчение. 30 июня в городе начался отбор медицинских работников в части армии народного ополчения, в истребительные батальоны, партизанские отряды и в части Ленфронта. Мы с друзьями тоже попытались пойти на фронт добровольцами. Но в военкомате сказали: «Бойцов у нас хватает, нам нужны врачи, идите и учитесь».

 С 26 августа по 10 октября 1941 года я работал в госпитале, который находился в больнице им. Куйбышева: лечил больных ленинградцев и раненых бойцов. Во время вражеских налётов приходилось подниматься на крышу и сбрасывать попавшие туда зажигательные бомбы в ящики с песком и бочки с водой. После дежурства мы шли на учёбу. Занятия проходили на окраине, в больнице им. Мечникова. С 18 июля 1941 года в целях бесперебойного снабжения города продовольственными и промышленными товарами была введена их продажа по карточкам. Вначале по ним мы получали 600 граммов хлеба в день. Но количество постепенно уменьшалось: 500, 400, 300, 250 граммов, а в самый голод и холод - 125 граммов в день. В городе было много фашистских диверсантов, и каждую ночь во время вражеских налётов они подавали противнику сигналы ракетой или фонариком, где надо бомбить. Обычно это были важные объекты. В один из налётов из сада нашего госпиталя тоже вылетела ракета. Два самолёта сбросили несколько бомб, но все они взорвались за пределами госпитальных зданий, разрушили решётку сада, сломали два дерева и у одного здания выбили стёкла. Жертв, к счастью, не было. Диверсанта, точнее диверсантку сразу поймали. Ею оказалась женщина, ухаживавшая в госпитале за ранеными. Она предала свою родину и народ врагу за «чечевичную» похлёбку, что равносильно 30 серебряникам, за которые Иуда продал Иисуса Христа».

«Мои родственники жили в деревне Келози, в 30 километрах от Ленинграда. Когда немцы стали приближаться, они решили покинуть её. Две старушки и трое маленьких детей моей сестры Анны ехали на подводе. Моя мать Прасковья Михайловна с Анной шли с коровами. Остановились в овраге за городом Пушкин. Там узнали, что немцы начали наступление. Взрослые решили, что лучше возвратиться домой. А моя мать отправилась в Ленинград. «Мама, не уходи» - заплакала Анна. «Там Андрюша один!», - отвечала она. В их памяти так и остался её тёмный силуэт, уходящий вдаль по тропинке. Ещё не знала Прасковья Михайловна, что идёт на верную гибель… Ушла вместе с коровой до Автово, где жила её старшая дочь Мария с детьми (позднее их эвакуируют в Чувашию). Корову пришлось зарезать. Часть мяса оставили себе, а часть продали. Мне сообщили, что приехала мать, вручили ордер на комнату в семейном общежитии, на Лиговском проспекте дом № 73. Устроившись, мама пошла по магазинам, пока всё ещё было можно купить. Она купила мне хорошее пальто и мелкой картошки на деньги от проданного мяса. Уходя, комнату закрыла на маленький замочек, за что и поплатилась. Вернувшись, обнаружила, что комнату обокрали. Исчез мой чемодан с одеждой. Вскоре в соседнюю комнату поселили студента 4-го курса с женой. Они часто варили жидкую рисовую кашу, иногда подкармливали и нас. Мы продолжали учиться, но можно ли назвать это учёбой? День учимся, а неделю роем окопы. В сентябре 1941-го года во время бомбёжки загорелись Бадаевские продовольственные склады, где хранились огромные запасы продуктов. Сахар, мука, масло, крупа – всё это плавилось и стекало рекой на землю, которая впитывала этот сироп. Когда наступил жуткий голод, ленинградцы ели эту землю как «фруктовый сыр».

Пожар продолжался несколько дней. Кто мог, устремились туда в надежде принести продукты. Пошла туда и мать, в дорожной пыли она нашла сухари, собрала их и положила в узелок. Когда вернулась в общежитие, показала находку мне. Я был недоволен и с укором сказал: «Мама, зачем ты собираешь на дороге?» И получил ответ: «Погоди, сынок, придёт время, и не то ещё съешь!» И была права, когда голод был ужасный, с удовольствием съели эти сухари. Учёба в институте прекратилась в ноябре. Однажды, вернувшись с дежурства, я обнаружил в нашей комнате девушку. Мама объяснила, что это наша дальняя родственница. - Она замерзала, вот я и позвала её к нам. У нас есть отопление. Для печки общежитие нам выдавало уголь. Но вскоре взрывной волной в нашей комнате с одним окном выбило стекло. Окно забили фанерой, которая не сохраняла тепло, не пропускала света. Комната находилась в полутьме, тускло освещаясь самодельной коптилкой, с горящим керосином. Мы с соседом постоянно искали «топливо». Недалеко от нашего дома находилась разрушенная школа, с деревянным забором. Когда его истопили, нашли в снегу паркет и каменный уголь. Заметили, что школу когда-то отапливала своя кочегарка. В подвале нашли кучу каменного угля. Оценив количество заготовленного топлива, я решил, что его нашей «буржуйке» хватит до весны. Вскоре к нам, узнав, что наша комната отапливается, попросились ещё две девушки из нашего института. Нас стало пятеро, спали на полу во всём, что можно было надеть. В конце ноября 1941 года заработала по льду Ладожского озера «Дорога жизни», и 25 декабря норма хлеба была увеличена: рабочим и инженерно-техническим работникам - 350 г, служащим, иждивенцам и детям - 250. За зиму 1941-1942 гг. население сильно пострадало от голода, ленинградцы продолжали умирать, большим недостатком питания было отсутствие белка.

 - Андрей Егорович, - прервал я, - говорят, кроме «Дороги жизни» была ещё одна, секретная железная дорога? - Нет, я об этом ничего не знал. Узнал, когда прочитал книгу Ю. Павлухина «Блокада и мы». И всем рекомендую почитать её. С 11 декабря 1941 года я работал в должности фельдшера уже в другом госпитале, который располагался в центре города, в бывшем царском Аничковом дворце, на углу Невского проспекта и Фонтанки. Хирургический госпиталь № 95 был самым большим в Ленинграде. Палаты в огромных залах на 50-100 кроватей. Дворец совершенно не отапливался, кто мог, приносили с собой ватные одеяла, сверху одеял укрывались матрацами.

Больные - преимущественно истощённые и раненые ленинградцы, также фронтовики, которых подлечивали и подкармливали как могли. После сильных обстрелов в госпиталь привозили столько раненых, что работать приходилось сутками. Вечером, сделав обход, я ложился на кушетку и укрывался двумя матрацами. Утром, сделав обход, зачастую обнаруживали 4-5 умерших, их выносили на территорию парка около дворца и только к весне их стали увозить. Рабочий день медперсонала продолжался 12 часов. Как и все жители города, мы были ослаблены - на работу шли, медленно передвигая опухшие от голода ноги, хватая воздух открытым ртом как рыбы. Тем, кто уже не в состоянии был работать, больничный лист давали сразу на месяц. У некоторых от истощения случались внезапные параличи сердца, они тут же умирали.

«Прощай, сыночек, возвращайся живым!»

В начале марта 1942 года мне вручили повестку, в которой сообщалось, что я направляюсь на «Дорогу жизни» в составе противоэпидемического отряда. Задача отряда – не допустить распространение сыпного тифа на Большую землю, а также оказание помощи эвакуированным ленинградцам. Немцы проводили бактериологические диверсии, чтобы уничтожить оставшееся население города. Через линию фронта они пропускали в город больных сыпным тифом. После нескольких вспышек инфекции врачи стали задерживать больных в карантине. Сбор группы - 5 марта 1942 года. Придя домой, сообщил, что завтра уезжаю на Ладогу на целый месяц, а может и дольше. Конечно, мама расстроилась, помолчав, сказала: - Может, откажешься, Андрюша, ты работаешь в госпитале? - Мама, время военное, отказаться нельзя. Я понимал, что ей будет очень трудно одной, но приказ нарушить не мог. Вечером я обнял маму, мы просидели целый час молча. Утром она подала мне вещмешок, где были мои вещи и кусочек хлеба: «Прощай, сыночек, возвращайся живым, я буду за тебя молиться». Погрузившись в машину, отправились к месту назначения. Было холодно. На середине пути нас обстреляли «мессеры», но, к счастью, всё обошлось. Прибыли на эвакопункт, расположенный на пристани Кобона. После бомбёжек не разрушенными там осталось только три дома. В одном отдыхали мы, спали, как «селёдки в бочке». Во втором размещалась поликлиника, где принимали население, эвакуированное из Ленинграда, в третьем - пищеблок. Кормили ослабленных людей дня 3-4 перед отправлением. Меня поставили заниматься сортировкой прибывших людей. Вначале я отбирал тех, кто мог ехать дальше, сильно ослабевших отправлял в поликлинику, где их лечили и кормили, больных тифом - в изолятор. Для умерших людей вызывал похоронную команду.

Однажды с носилок меня окликнули:

 - Андрей, это ты? Я с трудом узнал в сильно ослабленном доходяге студента нашего института.

 - Да, я Егоров Андрей, а почему тебя отнесли в сторону? За мной приехала мать, она ушла за машиной, сейчас придёт. - Как ей удалось пробиться, ведь сюда никого не пускают?

 - Она депутат Верховного Совета СССР, ей разрешили. Вскоре подъехала легковая машина, и я помог своему однокурснику перебраться в неё. Ты спрашиваешь, бомбили ли нас? И бомбили, и налёты были, ведь от Кобоны до Шлиссельбурга, захваченного немцами, всего километров 30. Правда, в сравнении с ленинградскими бомбёжками это были цветочки. Мы до того уставали и измучались, что смерть нас не пугала, чувство страха притупилось. Порой меня посещала мысль, что если меня убьют, то все мучения кончатся. Но я её тут же отгонял, помня, что мама велела вернуться живым. Там, в Кобоне заболел сыпным тифом, потерял сознание. Когда пришёл в себя, увидел, что товарищи складывали мой сухой паёк в ящик. Часть из этих продуктов я намеревался привезти матери…

 «Горький комок подкатил к горлу…»

Наступила весна, снег на материке таял, но лёд на Ладоге ещё стоял. 17 апреля 1942 года на «полуторке» нас отправили в Ленинград. День был солнечный. Мы ехали в кузове машины и радовались солнцу, голубому небу. В дороге нас пытались бомбить «юнкерсы», но пара наших «яков» разогнала их ещё на подлёте к нам. До общежития я добрёл пешком. Поразил вид Невского проспекта, до войны всегда многолюдного, а тут попадались только единичные прохожие, вокруг - развалины домов, полуразрушенные стены. Добрался до общежития. Поднялся на второй этаж и увидел, что дверь нашей комнаты раскрыта, а в ней никого… Я подумал, что мама куда-то ушла. В конце коридора в одной из комнат нашёл женщину с детьми, от которой узнал, что мать умерла незадолго до моего приезда.

 - Из вашей квартиры все эвакуировались на Большую землю. Ваша мама осталась вас ждать. Она говорила: «Я уеду, сыночек придёт, а мамы нет». Неделю назад померла, до вчерашнего дня лежала в подъезде. Когда он заполнился усопшими, приехала машина и увезла всех на Пискарёвское кладбище.

 Однажды ко мне зашёл дворник, увидев, в каком я состоянии, помог добраться до госпиталя, куда меня сразу положили. Я потерял 23 кг веса (до блокады весил 71 кг при росте 171 см, а осенью 1942 года - 48 кг), находился в состоянии алиментарной дистрофии. Немного подлечив, меня эвакуировали на Большую землю. Погрузили в трюм баржи, и мы поплыли по Ладоге. Минут через 20 началась стрельба, где-то рядом раздалось два взрыва, в борту появились дыры. Не теряя времени, я поднялся на палубу. Пробегавший мимо матрос крикнул: «Ты чего выполз, сигай назад, здесь и без тебя тесно!». Спуститься обратно я отказался. То ли им было не до меня, то ли было всё равно, но никто меня не прогнал. Вскоре около меня присел пожилой матрос. Я спросил:

- Что это было? Кто нас обстрелял? Скрутив цигарку, закурив и сделав несколько затяжек, он ответил: - Так макаронники балуются. - Какие макаронники? - Ты что итальяшек не знаешь? - Откуда они здесь? - Кажись, главный фашист Италии, то ли Туче, то ли Дуче пригнал их сюда. - Италия от нас далеко, что им здесь нужно? - Их главный испугался, что Гитлер Ленинград грабить не позовёт, вот и прислал четыре торпедных катера, а это значит, что сейчас он вроде как имеет право на грабёж. Правда облом получился, Ленинград-то стоял, стоит и будет стоять. Вот так вот. Ладно, собирай шмотки, подходим к пристани, будем швартоваться и разгружаться. Я был приятно удивлён, нас выгрузили на пристани Кобона, где я работал полтора месяца. На сортировочной площадке меня узнала знакомый доктор. Подойдя ко мне, она сказала: - Андрей, никак не думала, что ты попадёшь сюда. Я сейчас распоряжусь, чтобы тебя здесь денька три покормили. Через три дня меня отправили на железнодорожный узел, откуда поездом доставили в город Ульяновск. Здесь нас усиленно лечили, кормили, а когда мы поднабрали вес и стали иметь приличный вид, отправили в город Казань. Там для меня закончилась блокада».

Здравствуй, унинская земля!

 А. Е. Егоров мужественно пережил блокаду. Он видел своими глазами её страшные картины: обстрелы и бомбёжку, голод и холод, смерть жителей Ленинграда. Пережил смерть матери в блокадном городе и многое другое…

После окончания Казанского медицинского института в 1946 году по специальности «лечебное дело», А. Е. Егоров приехал в село Уни, в глубинку, лечить население и душевные раны, нанесённые войной. Эпидемиологическая обстановка послевоенных лет в районе – тяжёлая. Медицинским работникам довелось искоренять свирепствующие после войны болезни, о которых сегодня многие забыли. Это паразитарные тифы, трахома, малярия. Много заболеваний скарлатиной, корью, гельминтозом, дизентерией, кожными болезнями.

Для борьбы с тифом в больнице создавались противоэпидемические отряды из средних медицинских работников во главе с врачами: А. Е. Егоровым, Д. К. Новокшоновой, С. В. Юдиной, Д. А. Созонтовым. Они выезжали в населённые пункты района. Выявляли лихорадящих больных, их отправляли на госпитализацию. Проводили осмотр на педикулёз и санитарную обработку. И только в 1951 году паразитарные тифы в районе были ликвидированы. За годы войны появилось много ослабленных, истощённых голодом людей, в больнице они лежали целыми семьями, получали питание, поправлялись. В послевоенное время встречались запущенные случаи заболеваний, которые в настоящее время не допускаются.

«Однажды, - вспоминает А. Е. Егоров, - из села Елгань привезли молодую девушку 17 лет, которая около недели лежала дома с высокой температурой и болями в грудной клетке при дыхании. Бабки-знахарки предсказали ей: «Живой из Унинской больницы она вернётся». Поставил диагноз – запущенный случай гнойного плеврита. Такое сильное скопление гноя, что было выпячивание из грудной клетки мягких тканей. При проколе грудной стенки толстой иглой из плевральной полости удалось откачать до полутора литров гноя, в дальнейшем проводились повторные откачивания гноя и промывание плевральной полости дезинфицирующими растворами. Девушка поправилась».

  Служба в Петрозаводске «В 1953 году, - рассказывает А. Е. Егоров - в связи с нехваткой военных врачей, я призываюсь в ряды Советской Армии. Служил в должности старшего лейтенанта начальником лазарета на 10 коек, моим начальником был майор медицинской службы. Военная часть находилась в 30 километрах от города Петрозаводска.

Лазарет обслуживал 3 лётных полка: 30 лётчиков и вспомогательный батальон, обслуживающий самолёты – 200 человек. Окружающая местность, где находился гарнизон – холмистая, между холмами озёра. Лето там короткое, в тёплые дни можно купаться – всего две недели. А весной там - белые ночи, круглые сутки светло, можно всю ночь играть в волейбол». В обязанности А. Е. Егорова входил строгий контроль за здоровьем, особенно лётчиков, и других военнослужащих, своевременная госпитализация заболевших, их лечение: в тяжёлых случаях больных отправляли в военный окружной госпиталь города Петрозаводска. «Я должен был проводить контроль питания военнослужащих и первым принять пищу. Рядом - граница с Финляндией, и тут могли встретиться разные подвохи. Командир гарнизона выстроил трёх врачей и предупредил: «Лучше один врач отравится, чем несколько сотен военнослужащих».

 Случай из практики «В начале 50-х годов я был назначен по совместительству судмедэкспертом. В один из весенних дней в морг пришёл следователь областной прокуратуры с человеческим голым черепом. Передо мной поставил экспертные задачи: определить, череп это мужчины или женщины, какой примерно возраст, давность отчленения черепа и механизм отчленения черепа от туловища. У меня такой практики ещё не было. Я определил, что это череп женщины молодого возраста, давность отчленения от скелета около года. Далее следователь пояснил, что в деревне Леденцово в детском доме работала воспитателем незамужняя молодая женщина, Последней осенью уволилась, о чём сообщила своей матери в Пермь. Но в родном доме не появлялась и не писала. Мать подала заявление в прокуратуру Кировской области, чтобы выяснить истину. Для этого из областной прокуратуры направили молодого следователя, который подробно опросил работников детского дома о пропавшей, какие у неё находились принадлежности, одежда, пуговицы. Далее уточнил, где именно она шла до железнодорожной станции Фалёнки. Тогда дорога шла от Леденцово, через село Уть, деревню Старые Уни, село Уни.

Следователь выяснил, что по дороге она ночевала в одном из домов деревни Старые Уни, в ту же ночь там ночевали две девушки. У хозяина дома выяснил, что это две сестры, отпущены из заключения. Жили они в деревне, находившейся за Сибирью. Следователь пошёл туда. Их дом стоял на опушке леса, родителей девушек уже не было. Следователь обследовал помещение, затем золу в печке и нашёл там пуговицы. По описанию работников детского дома, они принадлежали исчезнувшей девушке. Подозреваемые не сознавались. Поблизости не было тела и костей, их могли растащить звери. Следователь обследовал окружающую местность, в том числе и лесок в полукилометре от дома, нашёл там череп и принёс его на экспертизу. Позднее следователь сообщил мне, что был суд, но девушки не сознавались. Так как вина была косвенно доказана им дали по 10 лет. Этот случай записан в книге «Следственная практика», которую я видел в прокуратуре нашего района».

Здоровый образ жизни – это важно!

 Специалисты считают, что здоровье человека на 8-10% зависит от медицины, на 50% - от образа жизни. Врач, проживший долгую жизнь, говорит: «Многие люди тратят большие деньги на различные лекарства и забывают о регулярных физических упражнениях, утренней зарядке, ходьбе, лыжных прогулках на свежем воздухе. Движение не заменит никакое лекарство. Нужно преодолевать свою лень. Движение – это жизнь!». Ещё подростком А. Егоров увлёкся игрой в шахматы. А в 1946 году во время учёбы в Казанском мединституте участвовал в студенческой зимней спартакиаде, в соревнованиях по шахматам. Занял первое место, получил денежную премию в размере 150 рублей и спортивный костюм. Он и сейчас любит играть в шахматы, а раньше участвовал в районных соревнованиях по данному виду спорта. Величайший древнегреческий философ Аристотель, оказавший большое влияние на развитие медицины, писал: «Ничего так не истощает и не разрушает человека, как продолжительное бездействие». «Именно работа меня поддерживала в нужном тонусе, держала в форме, - подтверждает слова философа А. Е. Егоров. – Мой последний рабочий день в Унинской больнице - 8 февраля 2010 года. Мне было 92 года». «Большая беда современной жизни – это пьянство, - считает ветеран здравоохранения,- из-за алкоголя растёт количество несчастных случаев, самоубийств, преступлений, ухудшается здоровье людей. Из-за пьянства одного страдает вся семья, рождается всё меньше здоровых детей. Считаю, нужно возобновить работу лечебно-трудовых профилакториев для злостных алкоголиков. Также важно бороться с изготовителями фальсифицированных алкогольных напитков. Решать эту проблему нужно на государственном уровне» Фото из архива семьи Егоровых и Сергея Останина.

 На снимках 1. Фото – 1953 год. Служба в Петрозаводске. 2. Фото Учёба в Казани. А. Е. Егоров – во втором ряду крайний справа. 3. Фото – наши дни.